Безумие  - Ринат Валиуллин

Перед свиданием я заходил в магазин, набирал там на ужин закусок и бутылку вина. Она любила белое: «это полнотелое аргентинское вино с нотками жареных цветов дикого огурца…» – изучал я этикетку, стоя в пищевой цепочке в очереди на кассу, и слышал, как переговариваются за спиной:

– Что ты не рада? Весна пришла.

– Жопа она, твоя весна. До сих пор ни с одним приличным мужчиной не познакомила.

Марс вспомнил лёгкий бриз её южного акцента, который поначалу казался забавным, но со временем стал раздражать. Он не стал оглядываться, улыбнулся только. Хорошо хоть чужие эмоции заставляют нас улыбаться, какое счастье, свои уже давно не радуют, только беспокоят. Марс вспомнил Вику и тут же забыл. Это как в кино сходить на хорошую комедию, только комедий уже не снимают. То есть снимают, но они не смешны. Юмор куда-то делся. Пропало не только чувство юмора, но даже его предчувствие. Возможно, стало, как многие другие чувства, более скрытным, глубоким, одичало. Сидит себе одно, пьёт по утрам кофе, вечерами коньяк, грустит, вспоминая былое, пытается вызвать смех, но тот вне зоны досягаемости, не отвечает, смотрит тупо в экран телефона, перебирает старые фото. Никто его не узнаёт, все серьёзны, сосредоточены на своём благополучии, некогда им расслабиться. Жаль, ведь это такое же чувство, как и все остальные, оно требует взаимности и любви. Хотелось крикнуть всем: «Отдайтесь чувствам, всё будет». Людям не хватает чувств, да что там чувств, элементарного чувства юмора, чтобы любить себя. Они разучились смеяться над собой. Улыбки редки и искусственны. Разве что дети, очень маленькие из них, не обременённые Егэ и прочими испытаниями, те могут ещё горлопанить, если их не заткнут серьёзные родители, поставив перед лицом жидкокристаллический экран: «На, сынок, привыкай ко взрослой жизни». А что ему остаётся, вот и сидит оно, чувство, и пялится в чужие жизни, и слушает чужие разговоры. В моём случае оно переросло в другое и научилось смеяться над собой и в себе. Я рассчитался за кофе и коньяк с официантом, который мне улыбнулся. За его улыбкой тоже не было никакого чувства. Просто чаевые, они тоже способны приподнимать уголки губ.

* * *

– Что читаешь? – застала меня на кухне с чашкой чая и журналом жена.

– Учёные воссоздали клетку мамонта, – встал я, взял чистую и налил Шиле чаю.

– Хотела бы я видеть эту клетку, – улыбнулась она и села рядом со мной. Но улыбка эта своей широтой была обязана не клетке – гиганту, Шила вспомнила, как обычно будил её Марс: – Привет, красавица. Какое прекрасное утро, может, пое…

– Яйцеклетку. Слониха будет вынашивать мамонтёнка.

– Представляю её удивление. Носила полтора года, а родилось не пойми что, мохнатое из ледникового периода.

– А теперь представь разочарование её отца, который ждал своего слонёнка, – убрал я журнал и в который раз посмотрел на часы.

Иногда утро для неё было настолько добрым, что хотелось за него выйти замуж. Но для этого надо было развестись с настоящим.

– Какой крепкий чай. Хочется за него выйти замуж, – дразнила она Артура.

– Извини, опаздываю уже.

– Что, времени нет даже на ссору?

– Вот тебе ссора. – Я поцеловал Шилу в щёку. Шила не то вздохнула, не то улыбнулась, её, нарисованные выразительно на лице пухлые губы остались на месте.

Утром всех мучил только один вопрос: вопрос времени. Удастся ли в него сегодня запихнуть все намеченные вещи, будто время это было не что иное, как багажная сумка для путешествия. Я обычно стою у входной двери, одет и обут, ожидая, когда подойдёт Шила: я должен был её поцеловать, а она закрыть за мною дверь.

* * *

– Сильно опаздываешь?

– Да. Но если ты настаиваешь, то поссориться мы успеем, а вот зализать раны сексом уже нет.

– Ты такой страстный. Ссор из избы захватишь? – поставила она перед дверью мешок с мусором.

– Ссоры с любимыми женщинами, знала бы ты, как это сложно. Я даже крикнуть на тебя как следует не могу.

– А как следует?

– Громко и матом.

– Как же мы с тобой похожи. Мне тоже хочется иногда покричать. Послать. Пожалеть себя, следом о том, что сказала. Тебя. Помириться. И снова покричать… в постели.

– Будь я деспотом, держал бы тебя в чёрном теле, чтобы ты не вякала. Глядишь, ты меня любила бы больше.

– Ты лекарство сегодня уже пил?

– Да.

– Ты становишься циничным после своих успокоительных, – засомневалась, поймёт ли эту шутку муж, Шила.

– Значит, всё идёт по плану. Цинизм – моя новая форма существования. Так сказал мой психиатр, – комментировал Артур, попутно надевая ботинки.

– С каких это пор? – вышла вслед за мной, не отпуская чашку чая, Шила.

– Как только мне закрыли небо.

– А что с содержанием? Я про форму.

– Пустота, вакуум, космос.

– А как же я? – сделала она многозначительный глоток, сначала из чашки, потом из взгляда мужа.

– Ты и есть та самая пустота, что наполняет меня.

– Спасибо. Или это был комплимент?

– Компромат. Теперь ты можешь вить из меня верёвки, – накинул я на шею, словно хомут, шарф, а следом пальто.

– В таком случае я предпочла бы гнездо.

– Ладно, я пошёл, – поцеловал я жену, открыл дверь и нагнулся, чтобы взять пакет.

– Я сама выкину потом, – снова любила Шила меня. – Что ещё сказал твой психиатр?

– Как работать с паникой, со стрессом, ну, знаешь. Он уверен, что я псих, – вставлял пуговицы в свой драп Артур.

– Надо внимательно наблюдать за своим самочувствием, особенно когда тебя начинает плющить. Понять, откуда это идёт, из какой части тела, придать этому цвет, вкус. В идеале научиться любоваться им, а значит управлять, – начал говорить немного в нос Артур, пытаясь пародировать доктора. – Вообще он мало говорит, в основном слушает. Говорить приходится мне.

– Я смотрю, ты стал в последнее время слишком красноречивым. Несёшь всякую ерунду.

– Ну, ты скажи, я принесу что-нибудь полезное. Что тебе принести?

– Шоколад.

– Ты же его выбрасываешь.

– Есть такая методика борьбы со сладким. Но прежде чем его выбросить, его должен кто-то купить. Свой-то жалко, понимаешь?

– Ладно, шоколад так шоколад. Я люблю тебя.

– Не суетись, подумай, – засмеялась Шила, сделала шаг вперёд и поцеловала меня перед выходом.

В ожидании лифта, краем глаза я всякий раз отмечал, что побелку в подъезде съела инфляция. Полы давно не мыли. Наконец, лифт принял меня на борт, двери закрылись, и кабинка пошла вниз. Внутри на доске объявлений я разглядывал полезную информацию. «Сбор козявок» всё время поднимало мне настроение надпись «Сбор заявок». Неожиданно она остановилась на пятом, значит, кто-то ещё хотел прокатиться со мной. Вошла приятная женщина с пакетом мусора. Ей было неудобно из-за него, она изменилась лицом: «Да, так бывает, надо же мусор кому-то из дома выносить», – поздоровалась и повернулась ко мне спиной. «Да, конечно, я всё понимаю», – ответил я беззвучно соседке. «Понимаю. Меня любят, а её нет, муж, если он есть, явно её не любил. Нельзя так с красотой, так по-бытовому». Спина ещё сильнее выпрямилась, но так и не оглянулась на мои немые рассуждения. «Спина, как спина». Я прошёл вслед за ней сквозь подъезд.